Интернеделя в Новосибирске

На «Интернеделю» мы поехали в странном состоянии — у меня была ангина, у Анчевского — грипп, у Реброва какой-то гепатит. Реброву врачи сказали, что ему надо лежать в больнице и не пить спиртного. Серега, к тому времени уже охристого цвета лица, написал им — врачам — бумагу, что он сам отвечает за свое здоровье, а врачи его обо всем предупредили. Так мы и поехали. На площади ногина нашу группу совместно с «НОМом» и всяческими иностранцами, которые не играли на фестивале, а ехали собственно на «Интернеделю» загрузили в автобус и повезли в аэропорт «Домодедово». Ехали мы долго почему-то. Когда приехали, люди отвечающие за нашу отправку, заглянули в автобус, посмотрели на мертвецки пьяный «НОМ» и с нормального хода наш автобус не пустили. После этого мы долго обьезжали аэродром вокруг по какой-то невнятной дороге, вьехали прямо на посадочную полосу и загрузились в специальный самолет, с автографом Аллы Пугачевой на внутренней стенке. Я до этого на самолетах никогда не летала, потому что безумно их боялась. Гурьев мне сказал, что бояться не надо и выдал бутылку красного вина. Я села на столик, за которым полагалось наверное листать журнальчики и стала пить вино. Самолет поднимался. Подбежала бортпроводница и стала мне по английски что-то обьяснять, полагая, что русский человек не может сидеть на столе, в то время, когда самолет набирает высоту. Я на нее смотрела с искренним интересом, не понимая ни слова. За моей задницей Гурьев с Сучилиным играли в «Дурака». Через какое-то время оживились «Номовцы» и стали зверски пить, бегать по самолету и что-то у всех спрашивать. В салон вышел пилот, посмотрел на безобразие и ушел обратно в кабину. Играли мы в первый день — все больные, невыспавшиеся, ничего не понимающие. В самолете еще договорились с Сашей Ворониным, который играл на саксофоне на сучилинском альбоме, что он поиграет в «Не уходи». Отыграли, как ни странно, очень здорово. Следующее выступление у нас было на гала-концерте, то есть, примерно через неделю. Со скуки, Анчевский разобрал трехпрограмный радиоприемник, стоявший у него в номере и сделал из него мониторчик для гитары. На досуге мы сочинили «Город Лефти» и «Последнюю» — это то, что потом вошло в альбом «Графика». По вечерам группа играла в местном студенческом клубике за пиво и сигареты. Еды было вдоволь — кормили нас в местной столовой по принципу — сколько сможете сьесть. Ребров, почему-то выздоровел. Наверное, потому, что ходил везде с маленькой рюмкой коньяка «Белый аист». На гала-концерте с Сучилиным играл Ребров и был необыкновенно крут. По утрам народ пробуждался от радостного декламирования Курова — «Вместо чая утром рано — водки теплой два стакана», иногда следовало продолжение — «вот какой рассеяный с улицы Басеянной». Водки и «Белого аиста» было очень много. Дело в том, что кроме нас и Сучилина никто из музыкантов не удосужился прочитать внимательно програмку «Интернедели», которую нам выдали по прибытии в Академгородок. Поэтому никто и не знал о праздничном фуршете в местном ресторане. Мы программу прочитали и на фуршет пришли. Очень долго ждали пока какой-то министр из Испании говорил речь. Потом Глебушка не выдержал и, как ему показалось, тихо — для своих — открыл бутылку шампанского. Давно уже истосковавшийся народ, только что не прокричал «ура» и ринулся к столам с едой и шампанским. Министр пытался что-то говорить, хотя все решили, что Глеб главный и аккуратный шлепок шампанского был воспринят как сигнал к началу празднества. Тут же заиграл квартет из скрипочки, мандолины, гитары и, кажется, флейты — играли что-то псевдо средневековое. Министр расстроился и присел на краешек стола, ровно в лужу из шампанского. На подоконнике стоял «Белый аист» и водка, которые мы аккуратно сложили в большую гурьевскую сумку и потом пили и меняли у местных бабушек на сигареты.