Это интервью было спровоцировано Сергеем Гурьевым. Брал он его для журнала «Вечерняя Москва», где, впоследствии, кусочек нижеследующего текста и был опубликован («Вечерняя Москва», N 12, 1998). Разговор происходил в ночь с шестого на седьмое апреля (2.00 — 5.00), дома у Гурьева.

Присутствуют: Рада, Сергей Гурьев (СГ), Владимир Анчевский (ВА).

Рада: — Пишется великолепно, я тебя уверяю.

СГ: — Тоника, тоника, субдоминанта...

Рада: — Тоника, тоника, субдоминанта, но если вообще пишется, то значит сейчас это проверим. Ставим на стоп...

СГ: — Ну вот, короче, мультимедийный диск. Сейчас очень часто различные люди старой духовной формации очень так с недоверием относятся к компьютерной цивилизации в целом, считая ее чем-то типа болезни души, того, что вот уводит человека от нормального человеческого общения в какие-то трансконтинентальные миры сомнительные, что это, короче вот, убивает естественный энергетический контакт между людьми. Ты что-нибудь чувствуешь, когда твое творчество переходит эту грань наконец?

Рада: — Наконец — это хорошо сказано, вот. Во-первых, мне не нравится то, что вот как правило, эти люди старой духовной формации начинали свою юность с наркотиков, которые убивают душу намного круче, чем любой компьютер, ну или там не знаю, с алкоголизма и так далее, который тоже убивает душу намного круче, чем любой компьютер. При этом, как правило, еще этим гордились и очень любили рассказывать про свои путешествия в астрал, что по-моему является полной бредятиной. Это к слову о людях старой духовной формации, других людей старой духовной формации я, честно говоря, почти не встречала, может, мне не везло в моей жизни. Вот, но как правило, они все были именно такими. Это не к тому, что они плохие, они как правило, хорошие, но вот у них, по-видимому, остался вот этот недопережитый стрем от наркотиков и от того, что они от них излечились или не излечились и теперь они вот, как пуганая ворона, боятся любого куста. То есть вот все разговоры о том, что компьютер — изобретение дьявола, я, честно говоря, отношу к этому: что, вот, ну да, пуганая ворона куста боится, все нормально. Вот. Что я сама чувствую... На самом деле, если у человека в душе есть какая-то червоточина, то совершенно пополам, что эту червоточину будет вытаскивать наружу и каким образом она будет проявляться: через то, что этот человек начнет, там, слишком врубаться в Интернет, предпочитая его живому человеческому общению, или, там, еще через какие-то вещи, то есть свинья, там, грязь найдет везде, совершенно пополам, какого вида это будет грязь — виртуальная или реальная — свинья останется той же самой свиньей. Вот. Я сама прикололась не столько к Интернету, сколько просто к очень банальной возможности, к примеру, оповещать людей о концертах, не напрягаясь на развешивании афиш, то есть вот просто давать, там, объявления на этой своей электронной странице, не платя за это ни копейки.

ВА: — ...

Рада: — А? «Не платя за это ни копейки» вычеркнуть? Ну, в общем, прикололась я к тому, что можно размещать на своей электронной странице, на Official Home Page на сервере music.ru, объявления о концертах, какие-то новые тексты, новые фотографии, что-то, что касается группы. Это очень удобно и очень приятно на самом деле. При этом ты не связываешься с массой людей, которые тебя, в общем-то, вообще не напрягают, тебе не нужно находить мальчиков и девочек, которые будут клеить афиши, там, не знаю, вызванивать, там, ди-джеев с какого-нибудь радио, упрашивать их, чтобы они вот сообщили, что у тебя будет такой замечательный концерт в таком замечательном месте, все это делается как-то проще, ненавязчивей, и на мой взгляд, как ни странно, естественней. Это, то есть для меня компьютер, Интернет, там, мультимедиа — это не способ общения, абсолютно не врубаюсь в людей, которые висят на линии и, значит, общаются друг с другом через Интернет, по-моему проще позвонить, потому что звук голоса — он передает намного больше, чем слова. Вот. Для меня это все — очень такая прикладная штука, очень удобная, очень полезная, в общем-то, для меня дающая некую степень независимости в моем, там, узком кругу. В узком кругу моей популярности, скажем так. Вот. Собственно и все, все очень просто и банально.

СГ: — Но происходит какая-то таким образом фильтрация референтного круга, то есть он оказывается уже определен какими-то конкретными моментами...

Рада: — Да он всегда определен какими-то моментами.

СГ: — Тот, кто имеет доступ к данной информационной системе...

Рада: — Ты знаешь...

СГ: — Или не имеет, или ты даже вот рада, что ты очищаешься от какого-то уличного хиппистского, там, стада в фенечках?

Рада: — Ой, вот я тебе расскажу замечательную историю: стою я после концерта, говорю: «Ребята, если есть у кого-то электронные адреса — электронная почта типа е-mail, вы оставьте, пожалуйста, потому что вот очень удобно будет вам посылать приглашения на концерты по е-mail-у, действительно удобно. Знаешь, кто подходит? Подходят девочки, там, шестнадцати — восемнадцати лет. В фенечках!

СГ: — С кривыми зубами

Рада: — Ну, я в зубы им не заглядывала, мне как-то зубы их были пополам, но фенечки у них на руках были, косички, там, заплетенные, хайратнички — все путем. Которые по Арбату ходят, но при этом, там, либо у мамы на работе, либо у папы дома стоит прекрасный компьютер, они имеют свой е-mail, свою электронную почту, прекрасно оставляют е-mail-ы, в диком количестве просто. Так что никакой очистки, не знаю, к счастью или к сожалению, не происходит, это во-первых. Во-вторых, людям свойственно общаться между собой, собственно, если у одного человека в тусовке есть электронная почта, он вполне может рассказать интересующую новость своим друзьям — это несложно. В-третьих, ну, все равно, не знаю, все равно, конечно, вешаем афиши и в институте, иногда и на улицах их клеим, просто меньше на это стали как-то так зарубаться, меньше об этом стали думать. Вот, а с хиппами, это, кстати, распространенное заблуждение — в Москве хиппы отнюдь не те, и отсутствие фенечек на руках не означает, вернее присутствие фенечек на руках не означает того, что человек не лазает в Интернет и не сидит там всю ночь.

СГ: — Ну, собственно, и вся Силиконовая Долина из бывших хиппи и состоит, но из бывших все-таки.

Рада: — Ну так у них дети есть, понимаешь.

СГ: — Не разрушай, пожалуйста, мне скатерть.

Рада: — Тогда убери шпильку.

СГ: — Да, я не для того положил ее, так валялась.

Рада: — Ну шпилька — это такой предмет, изначально агрессивный, фильмы смотрел всякие, я думаю...

СГ: — Ну, когда-нибудь колола кого-нибудь шпилькой?

Рада: — Да они мне все, как правило, такие банальные попадались, с закругленными концами, а знаешь, как-то для меня очень напряжно брать шпильку, оттачивать кончик, для того, чтоб кого-нибудь пырнуть, как-то занудное занятие.

СГ: — Ну ты считаешь себя агрессивным человеком?

Рада: — Понимаешь, я тебе расскажу сейчас замечательную байку, я приторчала. Меня поймали на элементарном психологическом тесте. Попросили назвать три животных, троицу такую. Первое животное, говорят, назови, какое тебе нравится. Я говорю — кошка.

ВА: — Может сначала Сереге его задать...

Рада: — Да его бесполезно... Я говорю: ну вот, говорю, кошка. Говорят: почему? Я говорю: такая вот добрая, домашняя, мягкая, красивая, изящная. Говорят: замечательно, а если бы не было кошки? Я говорю: ну если бы не было кошки, тогда лев. Говорят: почему? Я говорю: ну такой вот грациозный, умный, мудрый, красивый, опять же. Говорят: а чем лев хуже кошки? Я говорю: ну хищник все-таки, большой и хищник. Опасный. А, нет, второй рысь был. Вторая была рысь, вру. Рысь, я сказала, что да, вот она грациозная, классная, красивая, но хищник...

СГ: — Му-гу...

Рада: — С когтями, стремак. Мне говорят: хорошо, если не рысь и не кошка? Я говорю: ну тогда лев — мудрый, классный, красивый. Мне говорят: а чем он хуже рыси? Я говорю: ну, лев — это вообще полный стремак, если бы я со львом, там, где-то встретилась... Ну с рысью еще туда-сюда, не очень страшно, но со львом тут просто страшно — хищник, загрызет, убьет. Вот. А потом мне сказали, что означает этот банальный психологический тест, кстати можно на нем, там, проверять друзей — действует безошибочно. Первое животное — это то, чем человек хочет быть. То есть хочу вот я быть таким чем-то мягким, домашним, уютным и пушистым, но при этом грациозным, конечно же. Второе животное — это то, чем человек кажется окружающим со стороны. В общем, все равно грациозная и, в общем, не сильно большая, но уже опасная. А третье — это то, чем человек является на самом деле. В общем, классная, мудрая, грациозная, но при этом жутко стремная. Вот это вот, на самом деле, из такой, из глубинной правды.

СГ: — Ну да, жалко, ты мне сразу сказала. Я бы первым назвал барсука, а вот кого я бы назвал третьим, это сказать трудно. Уже не получится ничего.

Рада: — Да ты знаешь, на самом деле все равно получается. Просто когда подзабудешь, можешь так вспомнить. Очень просто, на самом деле просто пласт какой-то снимается, там, второй пошел, третий пошел. То есть просто думаешь: ну, блин, а кто же мне еще-то нравится, по второму разу, потом по третьему: блин, а кто ж мне еще-то нравится.

СГ: — Как ты впервые в жизни узнала, что у тебя есть вокальные данные какие-то?

Рада: — Я, как впервые в жизни узнала? Да я как-то... я всегда об этом подозревала, меня просто все окружающие пытались в этом разубедить. Я как-то вот с детства любила петь песни.

СГ: — Но вот всерьез ты с этим столкнулась каким образом?

Рада: — Всерьез? Всерьез, я даже не знаю, честно говоря...

СГ: — На уровне мозга.

Рада: — На уровне мозга я с этим не сталкивалась.

СГ: — В жизни.

Рада: — В жизни. Вот. Нет, ну как бы, действительно, я петь-то любила всегда, мне обычно просто объясняли, что у меня нет слуха, мне это до сих пор объясняют, и что нет голоса. Потом мне очень долго объясняли, что у меня голос есть, но очень небольшого диапазона и очень низкий, такой вот цыганский, говорили, вот, надо тебе, вот, петь цыганские песни или что-то такое народное, низким голосом. У меня ни хрена не получалось.

СГ: — А какой у тебя процент цыганской крови?

Рада: — Никакого.

СГ: — Ноль, а какие проценты есть?

Рада: — Проценты? По-моему, мы с тобой это выясняли уже раз тысячу где-то.

СГ: — Ну не для прессы же.

Рада: — А, извини.

СГ: — Крутится?

Рада: — Крутится, да?

СГ: — Да, Я слежу за вращением кругов.

Рада: — Вот. Там, на самом деле, намешано. То есть ну, русская, это понятно, немножко латышской, немецкой, польской, извините за выражение.

СГ: — Не любишь поляков?

Рада: — Да нет, просто уже у меня все знакомые сейчас с примесью польской крови, меня это стало раздражать уже на каком-то этапе. Когда я уже зашла к Оксане, там, как бы вчера, захожу к своей знакомой девочке, она на меня смотрит, да — говорит — а как бы вот, никак я тебя не могу спросить, а у тебя ведь наверняка кто-то из поляков есть? Ну я говорю: да, есть. Сказала я поникшим голосом. Она говорит: да, надо же, у меня все знакомые такие. Я говорю: да, у меня тоже. Поэтому в какой-то момент это стало переходить просто рамки приличия. Вот. По слухам, есть где-то еще как-то очень отдаленно греческая и достаточно близко украинцы есть. Но говорят, вот в украинцев я, к сожалению, не пошла. Они потолще. Я потоньше, я почему-то пошла вот в такое, в латышско-немецко-польское. А вот то, что русско-украинское, — они так попухлее, малек.

СГ: — Какие-нибудь древние национальные школы, там, вот, ты ощущаешь в себе, в своей вокальной манере?

Рада: — В своей вокальной манере? Ну ты дал. Да нет, я в своей вокальной манере, знаешь, очень сильно пытаюсь ощущать итальянскую школу. Я семь лет этим занимаюсь и семь лет пытаюсь ее ощущать.

СГ: — Классическую?

Рада: — Да.

СГ: — Может, ты пытаешься ее себе навязать?

Рада: — Да нет, ты знаешь, на самом деле она действительно естественна. Ну, это вот старая телега, что то, что для человека естественно, как правило, прочувствовать сложнее всего. То, что неестественно, вот прочувствовать на раз. Ну, это про нудистов телега, опять же. Вот, в общем-то естественно лежать на пляже без трусов — попробуй ляг.

СГ: — Ну, не всем нравится.

Рада: — Вот именно, а это на самом деле естественно! Лежишь задницей кверху, загораешь, солнышку ее подставляешь. Нормально, естественно. Вообще неестественно в трусах залезать в воду, к примеру, — зачем, они намокают, потом чувствуешь себя как дурак, пока они на тебе высыхают, то есть, ну, масса неудобств. Но при этом все залезают и вылезают именно в них.

СГ: — Ну, мужчинам как-то хуже.

Рада: — Да почему, нормально.

СГ: — Там, мошонка в песке.

Рада: — Отряхнешь, ничего. Лежать надо не на песке, а на травке, на камушках, на валунах.

СГ: — На пляже, же там не всегда травка.

Рада: — Ну, надо на море ездить.

СГ: — На море травка?

Рада: — На море не травка, там валуны, там песка нет, опять же.

СГ: — Ну если нагревшийся валун, да, но жестко.

Рада: — Зато ящерицей себя можно почувствовать, очень естественно. Чувствовать себя дураком, вытряхивающим песок из интимного места, намного менее естественно, я тебя уверяю! Я не пробовала лично, но мне так кажется.

СГ: — Ну так как ты, значит, почувствовала себя вокалисткой?

ВА: — Ящерицей говорящей!

Рада: — Ящерицей говорящей. Ой... На самом деле, это история, которую я тоже задолбалась рассказывать, вот, кстати, польза Интернета: обычно когда меня о чем-то спрашивают, я говорю — ребята, залезьте на Music.ru, на Official Home Page — там полная история группы, полная история меня, автобиография.

СГ: — Я туда залезал, но не помню про это ничего.

Рада: — Нет, там раздел «Люди» есть, там вот полная моя автобиография, вот, как бы, что с чего... Нет, ну там нет, как сказать, эмоциональных моментов, ну там вот про Лешу Дидурова, про кабаре «Кардиограмма», там, девяностый год, где вот я, там, стала петь, так уже, типа публичные выступления, там про все это написано. Вот, это вот такое...

СГ: — Ты пришла туда уже чего-то понимая о себе?

Рада: — Понимая о себе? Я до сих пор о себе очень мало чего понимаю, я думаю, этот процесс — он бесконечен.

СГ: — Может, тогда думала?

Рада: — Нет, тогда я понимала меньше совершенно, понятно это. Я на самом деле счастлива, что вот, может быть, это моя большая внутренняя, как сказать, что-то среднее между ошибкой и самовлюбленностью, но у меня ощущение, что я-таки со временем начинаю понимать о себе больше, хотя, может, со стороны это смотрится прямо противоположно. Вот, но изнутри кажется, что больше. Вот. Поэтому тогда я о себе понимала меньше, это было не очень приятно, потому что когда ты о себе ничего не понимаешь, ты вот, как сказать, ты черпаешь ощущение себя со слов окружающих, получается, как правило, полная байда, потому что окружающие говорят что-то разное, ты себя выстраиваешь в четверг одним образом, в пятницу другим, получается такая дурная борхесовщина. Вот. Когда себя начинаешь понимать, что со мной сейчас, надеюсь, все же потихоньку происходит, то в общем, не пытаешься заниматься тем, что у Кастанеды называется не помню как, а у русских интеллигентов называется рефлексией.

ВА: — Индульгировать.

Рада: — Да, у Кастанеды называется индульгировать. Это не к тому, что я любитель Кастанеды, просто вот как-то он очень долго и нудно про это размышлял, в разных своих книжках, и в общем не без основания. А у русских интеллигентов это называется самокопанием, там, рефлексией и так далее, и так далее. Вот. Когда этого момента становится меньше, то жить становится не то чтобы легче, но как-то так, интереснее. Появляются в сознании такие классные пустоты, в которые что-то заползает, ты это начинаешь рассматривать, и просто торчишь, никаких наркотиков не надо.

СГ: — Вот Мэнсон, кстати, тоже учил членов своей секты, что не рефлексируя жить намного интереснее.

Рада: — Ну, понятное дело, просто еще нужно внутри иметь некие... сначала некое ощущение души, что ли, или Бога, а потом уже не рефлексировать, когда сначала не рефлексируешь, а потом думаешь о Боге, получается, как правило, полная жопа.

СГ: — Да он тоже думал о Боге. Он считал, что дьявол — это его часть, потому что Бог — это все.

Рада: — Ну вот когда начинается вот там — Бог, дьявол — то всегда возникает желание убить носителей дьявола и восхвалять носителей Бога, что уже неправильно. Вот. Это на самом деле тоже рефлексия, когда человек начинает очень много думать о дьяволе, сразу появляется желание прибить всех, кто вот может быть замешан в дьявольских кознях. Отсюда начинаются религиозные войны. Это как бы такая банальность, общепринятая.

СГ: — О чем мы говорили-то?

Рада: — О том, как я осознала себя вокалисткой.

СГ: — Ну-ну...

Рада: — Шо? Ну вот, осознала, там, песни петь стала. Смотрю, люди на меня смотрят так в общем с удовольствием. Иногда слушают с удовольствием. Ну, думаю, клевое дело! Чем еще, собственно, в этой жизни заниматься. Стихи писать скучно, потому что их надо издавать, и вообще как бы вот, стиль жизни стихоплета московского — это что-то низкопотребное. Знаешь, такая дурная богемщина, некрасивая. Вот. Картины рисовать я не умела, работать я не хотела. Вот, а песни петь было приятно в общем-то, и опять же, это занятие, опять же можно сказать, ну, что это религия, можно сказать, что это путь, можно сказать, что это жизнь, можно много чего сказать, зачем только.

СГ: — Приходится систематически сталкиваться с людьми, которые говорят: то, что ты, будучи певицей, не предпринимаешь ничего для того, чтобы улучшить свою дикцию, — это неуважение к слушателям.

Рада: — Да нет, почему? Слушатель, опять же, если ему сильно надо, может мне позвонить и попросить у меня тексты.

СГ: — Но если его просто вот на слух надламывает какое-то произнесение отдельных слов?

Рада: — Слушать надо не слова и не согласные звуки, надо ощущать душу человека, общаться надо душами, а не словами. Это намного продуктивнее, намного интереснее и берешь тогда намного больше. Когда человек от меня берет только слова, да и то ему западло как бы их, там, найти, отдельно, ну чего, он не хочет брать много, берет столько, сколько может, ну какие его проблемы — пускай не обламывается, пускай больше не слушает. То есть человек берет столько, сколько ему нужно — если он хочет взять душу, он берет душу, если он хочет взять текст, он берет текст, если он даже текст не хочет взять, ну — свободен.

СГ: — Но вот, тем не менее...

Рада: — Да нет, занималась я дикцией, я дошла как бы до того момента, когда люди, которым это надо, меня понимают просто на раз, с первого прочтения. Люди, которым это не очень надо, не понимают, даже, наверное, с двадцать пятого прочтения. Знаешь, у меня в какой-то момент создалось ощущение, что на самом деле дело не в дикции, иногда у людей просто возникает, как сказать, чувство отторжения от того, что я делаю. Потому что то, что я делаю, — оно предполагает достаточно сильную, ну, достаточно, скажем так, даже не то что сильную, просто достаточно яркую и определенно выраженную, там, ну, условно говоря, энергию, там, или энергетику. Это не то слово, но нечто, что стоит, там, за спиной, вот, и у некоторых людей возникает просто чувство отторжения вот этого всего, то есть иногда человек видит ослепительно яркий свет и зажмуривается. Это не оттого что свет — это плохо, а тьма — это хорошо, а оттого что у него просто возникает чувство отторжения, ему не в кайф. Иногда у человека возникает чувство отторжения на какой-то цвет, иногда на какой-то тип лица, иногда на голос, это нормально, просто вот ну, не пересекается человек с этим, не может он этого. Не хочет, не может, ему не нравится, это не его. Просто это не его.

ВА: — Ты сознательно оставляешь лазейку для человека, которому это не нравится, чтобы, сославшись на дикцию, он смог спокойно уйти.

Рада: — Ну, это не сознательно, это скорее бессознательно, то есть, скорее всего, мне все равно. Человек может на это сослаться, спокойно уйти, сказать до свидания, и в общем, для себя это спокойно объяснить, и ему нормально, и мне нормально, по большому счету. Если человек чувствует, что это его, то у меня были совершенно потрясающие случаи, когда людям в руки попадали диктофонные записи, где не то что дикция, там вообще ничего не слышно было, то есть просто, ну не знаю, гул, сквозь который что-то прорывается, ну диктофонная запись, представляешь, с концерта, и ничего.

СГ: — А какие-нибудь общие качества объединяют тех людей, которые чувствуют, что это его? Помимо того, что вот...

Рада: — Ты знаешь, иногда мне кажется, что да. Но вычленить эти качества практически невозможно, потому что это очень разные люди, иногда это люди пожилые, иногда это дети. Дети, там, не знаю, десяти лет, там, семи лет. Нормально совершенно. Причем понимаешь, десятилетний ребенок нормально воспринимает дикцию, нормально слышит слова, нормально, ему в кайф, его не крючит, ему не кажется, что это смурная музыка, ему хорошо. Ну, нормально, все хорошо. Вот. Иногда мне кажется, что это вот концептуальная родственность душ. Ну вот, из одного питомника все немножко. Вот, но как это объяснить и как это выделить в вид, подтип, я не знаю. Ну, на самом деле, конечно, что-то объединяет, многих людей что-то объединяет.

СГ: — Но, может, какие-то общие детали тебе все-таки бросались в глаза?

Рада: — Ты знаешь, зубы у всех неправильной формы. Много раз проверяла.

ВА: — У Каледина нормальные.

Рада: — У Каледина нормальные? Наверное, вставил. У тебя? Но у тебя вставлено половина же. У тебя неизвестно какие были бы.

СГ: — У меня тоже вставлены половина, но формула правильная. Может, они просто гибнут быстро?

Рада: — Зубы-то?

СГ: — Да.

Рада: — Да нет, вот у меня более-менее нормальные, но видишь, они все равно неправильные. Вот, они как бы изначально растут чуть-чуть не так.

СГ: — Неправильные или гибнут.

Рада: — Ну наверное, что-то с зубами не то происходит... На самом деле, они все чуть-чуть похожи, когда начинаешь общаться, то вот знаешь, высекается иногда вот, человек тебе чего-то говорит, и вдруг у него вот проскальзывает какая-то искорка, и вот по этой искорке понимаешь — блин, наш, свой! Привет, дружище! Вот. Но это опять же, это как любовь, иногда вот встречаешь человека, понимаешь — блин, свой. Неважно, как дальше будут развиваться взаимоотношения, будут ли они вообще, но вот ну свой и все. Нельзя это объяснить. Искорка пробегает. Возраст, цвет, там, настроение, пол — это все не имеет значения. Знаешь, эти люди друг друга узнают, что самое смешное. Это вот я говорю тоже борхесовские какие-то приколы. Но это так узнаваемо, то есть их вычленить можно.

СГ: — Может, они все Борхеса любят?

Рада: — Ой, кстати, отнюдь не все. А, кстати, нас тоже, знаешь, как классно узнают? Приезжаем мы в город Тюмень. Стоим с Вовкой на вокзале, берем билеты. На вокзале, ну — вокзал, тюменский, народу много. Одеты мы, в общем, обычно, то есть на мне какое-то суперстандартное пальто, которые ну везде носят, на Вовке такая же серая стандартная куртка. Шапочки на нас темненькие, которые тоже везде все носят.

ВА: — Зимой дело было.

Рада: — Зима, да. Заходит чувак, и прямо так четко к нам направляется, по диагонали. Подходит и говорит — а мы еще в очереди стоим, между прочим — подходит и говорит: О, а вы — «Рада и Терновник». Я так слегка фигею, говорю: а ты что, на концерте был? Он говорит: нет, я на концерте не был, я вот кассету послушал, решил вас найти, мне сказали, что вы на вокзал поехали. Все! Без комментариев. Вот это что-то из этой серии. Вот иногда тоже так же, встречаешь человека: черт, свой!

ВА: — «Черт» надо вычеркнуть.

Рада: — Да, «черт» вычеркиваем, «О, господи!» «Боже мой!»

СГ: — Как-то наиграно получается.

Рада: — Да ладно.

СГ: — Вот слушай, а вот все-таки, ты то, что поешь, это так или иначе оказывается то, что принято называть песня, то есть нечто связанное с музыкой, короче, у тебя есть какое-то представление о том вот, как эта музыка должна звучать не в качестве потока духовной энергии, а вот как музыкальная форма?

Рада: — Есть, конечно. Абсолютно есть такое представление. Но ты знаешь, это очень сложно, это, вот, симфонический оркестр. Как минимум, для начала это Лондонский симфонический оркестр. Вот, который звучит где-то вот, я не помню, где вот эти самые выступали, «флойды», записывали концерт?

СГ: — Может, в Помпеях.

Рада: — В Помпеях, да. Вот это Лондонский симфонический оркестр в Помпеях. С соответствующей акустикой, с жуткими резонансами, на том самом закате, на котором они, собственно, и зафиксировались. Вот. Играющие очень медленную красивую музыку. Вот, это... Я, кстати, не толкиенистка, но в свое время я просто срубилась от того, что Толкиен написал про печальные звуки, в «Сильмариллионе». О том, что вот там, блин, было две, два вида музыки, одна громкая, такая, бравурная — это неточная цитата, естественно — радостная такая вот, там много было литавр, железных, трубы, все замечательно, а другая такая очень медленная, торжественная и безумно печальная. И вот эта медленная, торжественная и безумно печальная — она так знаешь, легко, на раз, в себя вобрала всю эту бравурную и громкую. И спокойно полилась дальше. Вот музыка должна быть примерно такой. Печаль при этом имеется в виду не то, от чего плачут, а отчего выступают слезы на глазах и вот не плачут, а просто хорошее состояние. На самом деле хорошо так.

СГ: — Но это именно симфонический оркестр, а не какой-нибудь там квартет?

Рада: — Нет, нет, нет, нет, это обязательно оркестр, это очень большое, это опять же как жизнь, там, не знаю, понимаешь, когда начинаешь такое объяснять, чувствуешь себя идиотом, потому что слова лезут в голову банальные, это как жизнь и как любовь. Это что-то абсолютно бесконечное, причем постоянно рождаются новые переплетения, новые мелодии, они все так вот друг с другом сливаются, каждая скрипочка ведет немножко свою партию, но при этом она вписана в общий хор. В симфонический, да. Ну, Лондонский симфонический, ну какой-нибудь, не знаю, мой симфонический оркестр, личный. Большой-большой, и много-много скрипочек, и на всех на них играют люди потрясающие, они все чуть-чуть разные, вот. И все играют в общем одно и то же, но каждый по-своему, каждый свою душу в это вкладывает, свою скрипочку.

ВА: — Музыка небесных сфер.

Рада: — Ну, музыка небесных сфер — она тоже разная бывает, вот я имею в виду такую. А в принципе она тоже разная. Вот, ты знаешь, у меня на самом деле, кстати, потом я узнала, что я не одна этим грешу. Вот я когда училась в Иваново в университете, я не один причем раз ловила совершенно классные вещи: идешь вечером после института, легкие сумерки, то есть мы заканчивали там где-то, ну уже, там, после сидения в читалке, шесть-семь вечера, ну, там, восемь вечера, сумерки, как правило это была или осень или весна, не зима именно. И между домами там такие вот проулочки, проходики, идешь этими проходиками, и совершенно четко слышишь офигительную музыку. Причем музыка офигительная, и она вот так чуть-чуть в отдалении, ощущение, что вот если ты чуть-чуть вот как бы, сделаешь шаг влево, шаг вправо, — она растает. Если начинаешь прислушиваться, она пропадает сразу, на раз. То есть главное к ней не прислушиваться, вот идешь, она сама по себе звучит, ты о чем-то думаешь, она вот так на заднем плане шарашит. Прекрасно просто! Причем голоса прекрасные, все вот просто изумительной красоты. Но вот главное было не прислушиваться. Потом самое смешное, что я еще у двух людей наткнулась на то же самое. Я им когда рассказала, они очень удивились и сказали, что у них были точно те же самые ощущения в других городах, но с теми же закономерностями, и в общем музыку описали подобную. Тоже родство своего рода. Такая она и должна быть.

СГ: — В процессе своих разъездов по городам ты сталкивалась с городами, энергетика которых напоминает ту, с которой вот ты имеешь дело обычно?

Рада: — В принципе, это ближе всего в Питере. В Питере вот в районе... в районе Стрелки где-то, вот в этих, где вот Кунсткамера, Стрелка. Ну на Васильевском, да вот. Вот это скорее всего Васильевский, Питер и такая теплая весна, то есть не лето, вот такое что-то. Ну именно Васильевский, то есть вот это абсолютно не Невский, это абсолютно не Линии, это вот где-то там... Вот. Чуть-чуть Смоленск, иногда очень мало и очень не там. Ты знаешь, у меня на самом деле безумное желание всегда было поездить просто по России, вот куда-то, вот посмотреть те озера, где затонувшие деревни, где колокольни торчат из озера — прямо озеро и из него торчит купол с крестом. Действительно, есть такие места, это не вымысел, действительно все есть. Вот какие-то такие вещи увидеть, потому что по ощущению вот это что-то абсолютно родное и абсолютно мое. Вот. Это скорее все же ближе к Сибири, к такому Нечерноземью совсем, то есть это какая-то не стандартная русская деревня, не Украина, а вот что-то такое. Просто очень большие пространства должны быть, где очень много даже не солнца, а просто очень много неба, там, ветра. Что-то такое.

СГ: — А что-то не родное получается типа Бакинской крепости?

Рада: — Не была я в Бакинской крепости. Ничего не могу тебе сказать по этому поводу.

СГ: — А вот «Бриллиантовая рука» — там Андрей Миронов заблудился.

Рада: — Ой, нет, это как бы совсем не то.

СГ: — Что?

ВА: — Это не родное.

Рада: — Это не родное.

СГ: — Ну я и говорю о противоположности.

Рада: — Да, да, да, ну это как-то совсем не катит. Оно, причем, не родное — оно не то чтобы плохое, там может быть безумно кайфово, там можно классно отдыхать вообще вот, пикники проводить, с друзьями тусоваться, но это не то чуть-чуть. Музыка там не звучит. Моя музыка, опять же, другая — звучит, может, не менее прекрасная. Вот. Так что если будет у меня когда-то возможность, наверное, я буду ездить по каким-то очень странным местам. Вот то, что мне про Байкал рассказывали, тоже немножко похоже. Вот. Наверное как-нибудь, когда-нибудь...

СГ: — Вот, бывает, что чем традиционнее и тупее вопросы, тем интереснее человек на них отвечает. Как вот со временем, начиная с того, как ты вообще стала заниматься музыкой и до сегодняшнего дня менялись твои музыкальные вкусы? Что ты слушала десять лет назад, пять, три, два, один?

Рада: — Ну в молодости я слушала исключительно оркестры легкой музыки. Ну, не исключительно...

СГ: — Мещерина?

Рада: — Нет, западные, ты что.

СГ: — Поль Мориа?

Рада: — Ну там, ну от Поля Мориа, там, кубинцы какие-то были, там их до фигища просто было, на самом деле, этих пластинок.

СГ: — Я, кстати, в молодости тоже сплошные эстрадные оркестры слушал...

Рада: — Ну так приятно очень...

СГ: — Вокал не переносил, когда начинал...когда люди поют — это просто катастрофа.

Рада: — Не, вокал я тоже нормально слушала, но я почему-то вот...

СГ: — Робертино Лоретти нравился, а потом вообще все...я вокал разлюбил. Ну ладно, это мы тебя сейчас слушаем.

Рада: — Да? Понимаю...

СГ: — Как пить дать.

Рада: — Удивительно. Вот. На самом деле, при этом, ну как, ну Пугачеву слушала, вот...

СГ: — «До свиданья, лето»?

Рада: — Нет, у меня была другая любимая песня — «Шаман живет в глухом лесу, но я туда билет достану.» Вот это была моя любимая песня у Пугачевой...

СГ: — И «заслышав бубен, запляшут люди»?

Рада: — Да, да, да, да, йес. И это — «Не отрекаются любя» — я еще очень любила. Вот так прямо, брала за живое. Вот, чего еще, Анциферову я слушала, какая-то была с ней пластинка дурная.

СГ: — Это, короче, в конце семидесятых.

Рада: — Ну я говорю — в молодости.

СГ: — Это не в молодости.

Рада: — В детстве.

СГ: — Это в лучшем случае отрочество.

Рада: — В Отрочестве... в отрОчестве. В отрОчестве.

СГ: — Это тебе было лет одиннадцать.

Рада: — Хрен его знает, я помню что ли.

СГ: — Я помню, год я помню, год, год.

Рада: — Понимаю, спасибо. Я тебя что-то не помню в одиннадцать лет, ну ладно.

СГ: — Нет, год, когда Анциферова была, это единственно, но неважно...

Рада: — А, ну неважно.

СГ: — Одиннадцать — тринадцать, да, вот так вот.

Рада: — Тринадцать, одиннадцать, какая хрен разница. Вот, чего я потом слушала, потом я слушала, когда стала взрослее, ну, там, «Битлз», ну на самом деле вот этот стандартный набор. Все вот эти миньоны какие-то дубовые. Адамо... Чего там еще было, «падает снег», блин, Рози Армен...

СГ: — ВИА советские вписывались?

Рада: — Ты знаешь, я их что-то не сильно любила, если честно.

СГ: — «Там где клен шумит».

Рада: — Вот из советской музыки я так более-менее Антонова слушала. Но опять же, в детстве. «Машину Времени».

СГ: — Кстати, Антонов «Синюю птицу» пел.

Рада: — «Гляжусь в тебя как в зеркало...» Ну, «Машину Времени», там, понятно, а в общем, как-то и все, по-моему. А потом чего-то вот я так стала слушать не пойми чего. Потом я какое-то время слушала просто то, что мне давали. Не запоминая названий. Потому что обычно вот когда я уже, там, стала у Дидурова в кабаре выступать, там был очень смешной период жизни, ко мне кто-нибудь подходил, говорил: — О, там, как здорово, просто вот как что-то что-то. Я говорила: — Классно, дай кассету. Мне давали кассету, я слушала, отдавала обратно.

СГ: — Но вот что ты услышала первым из того, что худо-бедно соотносится с твоим творчеством?

Рада: — Ты знаешь, первым я услышала Нину Хаген, худо-бедно. Остальное я... Нет, на самом деле, я слушала, там, много всего, то есть мне как бы закидывали какие-то кассеты, периодически, самые разные люди, с самыми разными тараканами в своих головах, самых разных, вот, но из того вот, что запомнилось, первое — это вот, первое, что осталось на слуху, это была Нина Хаген «Nunsexmonкrock». Шура Букин принес, кстати. Заставил меня слушать прямо в кабаре причем, сволочь.

СГ: — А это вот как-то чисто по владению вокалом тебя заинтересовало или также по энергетике?

Рада: — Ой, на самом деле чисто по владению вокалом. По энергетике меня на самом... как вот ничего не интересовало, так по большому счету толком и ничего не интересует.

СГ: — Из всей мировой музыкальной культуры?

Рада: — Из всей мировой музыкальной культуры, совершенно верно. Как это ни прискорбно, на самом деле. Меня иногда интересует вот, Гайдн, по энергетике.

СГ: — Гайден, это что?

Рада: — Гайдн? А, там какие-то скрипичные квартеты...

СГ: — А, Гайдн!

Рада: — Гайдн, да. Вот по энергетике иногда очень клево получается. Вот, а вся вот эта вот музыка современная, или не современная... Я не знаю, либо я в ней не вижу энергетики, либо я ее вижу и она меня не цепляет. В Диаманде Галас я вижу, там, до хрена энергетики, но она настолько вот, на мой взгляд, дубовая и дурная, просто. Во-первых, она очень прямолинейная...

СГ: — Естественно, она про сперматозоиды поет.

Рада: — Вот знаешь, у китайцев, там, есть вот это вот понятие «стрелоподобной ци», это энергия, которая вот прет просто вот так вот, стрелоподобная, ну понятно, да? Ну прет и прет, как правило, разрушающая. Ну это настолько скучно. И как бы неинтересно, от нее все избавиться пытаются.

СГ: — То есть не знаешь ни одной певицы, которая с энергетикой работала бы...

Рада: — Так, чтобы мне это нравилось?

СГ: — Так, чтобы хоть какое-то уважение внушала.

Рада: — Вот именно с энергетикой... Ну Бог его знает, ну внушает мне уважение Нико, но не оттого что она с энергетикой здорово работает, а просто мне это приятно скорее, то есть это чуть-чуть пересекается, но этому не хочется ни подражать, ни как-то в это въезжать сильно. Хотя слушать мне приятно это. То есть по энергетике это пересекается. По энергетике мне единственный человек, который внушает немеренное уважение, это Том Уэйтс. Вот, вот это — тут учиться и учиться, это называется. То есть да, вот у человека все в порядке с энергетикой. С владением ею, с тем, как — вот когда видео посмотрели, «Биг Тайм», да? Вот посмотрели там видео, «Биг Тайм», то есть — и то, как он на сцене держится, и то, как он, не знаю, там, жестикулирует, вот, ну ни убавить, ни прибавить. Все точки расставлены. Просто аут. Вот, а у дам как-то, не знаю, может, я к ним более придирчиво отношусь, у меня давно была телега, что вот женщина — она на себя больше ответственности берет, когда петь начинает. Это в принципе не моя телега, в принципе известно, что у женщины больше потенциал именно по воздействию энергетическому. Мужик — он больше интеллектом берет, женщина больше берет, там, не знаю, внутренней магией. Поэтому в этом она очень сильна и ответственность ее велика. Поэтому и хочется вот чего-то небесного, небесно-прекрасного. Замечательного. Вот, как-то так. Ну не знаю, если говорить о том, что менялось, наверное менялось вот в ту сторону, что я стала более и более придирчиво, что ли, относиться ко всему. То есть раньше мне нравилась вещь просто за то, что она запоминается, пополам, что запоминается, там, если мне запоминается, там, «че те надо, че те надо», уже вещь хорошая. Запоминается — хорошо, то есть критерий был совершенно четкий. Хорошо, да? Ну и ладно.

СГ: — Нет, нет, просто вещь новая.

Рада: — В смысле, вещь новая? «Че те надо»?

СГ: — Ну неважно.

Рада: — «Балаган лимитед»? Вот. Потом как-то вот это стало все-таки переходить на то, что не только запоминается, но и еще вот как-то красиво это слушать, то есть вот запоминается не только мотивчик, а и вот какие-то ходы, там, не знаю, текст, что ли, иногда, ну вот что-то, расширение какое-то, диапазона, файла расширение.

ВА: — Enhance.

Рада: — А? Enhance, да. Вот. А потом действительно я просто стала уже придирчиво относиться, то есть мне стало требоваться, чтобы вот еще бы и текст был если не хороший, то хотя бы о чем-то, чтобы музыка была если ну уж не сильно хорошая, то чтобы хоть как-то вот она цепляла, голос, опять же. Вот, а сейчас наверное я циклюсь только на том вот, цепляет меня или не цепляет. Вот как выяснилось, это самое сложное. Потому что тут, хотя этого не ощущаешь, тут уже соединение всего. То есть если тебя какой-то ингредиент не цепляет в совокупности, там, ингредиентов, то в общем, тебя не цепляет целое. Получается так.

СГ: — Неудивительно.

Рада: — Ну да, банальность, я понимаю, кто бы спорил.

СГ: — Да я не к тому. А щас вот ты что чаще слушаешь?

Рада: — Щас я ДДТ слушаю. Чаще всего.

СГ: — «Свинья на радуге»?

ВА: — Dots ты сейчас слушаешь.

Рада: — А, да, вот сейчас я на самом деле несколько недель подряд слушаю «Lovers», альбом, Серега, Legendary Pink Dots, короче, Легендарные Розовые Точки. Альбом «Lovers», и там я слушаю как раз вот эти — одноименную композицию, часть один и часть два. Причем слушать вот я ее могу, там, действительно, там, по двадцать раз подряд, совершенно нормально. Вот, вперемежку, как ни странно, вот, с композицией «Это все» группы ДДТ с одноименного компакт диска. Знаешь, очень нравится мне.

СГ: — Но это все да, приятный альбомчик. Там аранжировка хорошая.

Рада: — Нет, мне там конкретно вот эта песня нравится, я на нее чо-то так запала, не по-детски. До этого я запала на «Великую железнодорожную симфонию», что неудивительно, Бориса Борисыча Гребенщикова, как мы все знаем, не помню, по-моему со «Снежного льва». А до этого вот я запала на БГ альбом «Бардо». Тоже не по-детски, очень долго его слушала, просто...

СГ: — А «Лилит» тебе как?

Рада: — «Лилит» — вообще по нулям, по моему, полное говно.

СГ: — Аранжировочки приятные.

Рада: — Вот именно, что они приятные, они настолько банальные, то есть они настолько каждый раз напрашиваются, что они не удивляют, а когда не удивляет, то это как бы не в кайф.

СГ: — Не удивляют аранжировки?

Рада: — Ну они удивляют, потому что это Гребенщиков, а как бы они настолько, уж настолько сильно вытекают из материала, ну, из мелодики самой, что ну, как-то вот... Хочется, чтоб его перекосило в какую-то сторону иногда. Хотя, может, это мой извращенный вкус. А в том, что это Гребень, да, это, конечно, удивляет. Но меня это скорее, знаешь, так прикалывает, мне смешно становится.Там ржать начинаю. Какая-то там песня мне сильно понравилась: ты-ды-ды-ды, а что-то там не-е-т, и каждый раз не-е-т, не помню уже. А, нет, не, кто-то женится, там...

СГ: — А кто-то так.

Рада: — А кто-то та-а-к!

СГ: — А некоторые так.

Рада: — А некоторые та-а-к! И каждый раз такое блеяние характерное, вот это меня удивило. В общем, порадовало даже. Вот, так что сейчас я слушаю действительно не пойми чего. Вот. Такие дела.

СГ: — А что ты сейчас слушаешь из женского вокала — это все вот в этом списочке?

Рада: — Да в общем, да.

СГ: — Или что-то еще есть?

Рада: — Ну еще я вот Верку Сажину иногда слушаю, раз в полгода хожу на «Бикапо».

СГ: — Что у тебя за странная связь с группой «До мажор», без конца пересекаешься по жизни с какими-то теми же музыкантами, которые играли с Андреем Сучилиным.

Рада: — Ну, Верка Сажина — она вот сама по себе хороша.

СГ: — Вера Сажина, Вася Стабуров, Миша Плотников, Лабковский...

Рада: — Ну ты понимаешь — карма, чахла, сохла, дохла... Вот...

СГ: — Что за странные кармические взаимоотношения с Андреем Сучилиным?

Рада: — Хрен его знает!

СГ: — Для тебя загадка.

Рада: — Для меня полная загадка. Так разве можно это разгадать, знаешь, кем бы я была, если бы я могла все это разгадывать. Как бы я могла свою жизнь строить классно, представляешь! Я бы была, там, магом каким-нибудь. Вообще не здесь...

СГ: — Давай поговорим все-таки о музыкальных стилях в твоей жизни.

Рада: — Давай.

СГ: — Как я понял, серьезно ты столкнулась с двумя: в свое время блюз и сейчас трип-хоп. Или еще что-то было?

Рада: — Ну знаешь, было много чего.

СГ: — Ну рассказывай.

Рада: — Ну как, на самом деле вот я до сих пор считаю, что я — нереализованная певица такого вот ритм-энд-блюза. Но к сожалению, наш коллектив не умеет играть ритм-энд-блюз. Не умеет?

ВА: — Умеет.

Рада: — Умеет... Хм, странно, я считала, что не умеет. Вот. Я вот всегда хотела петь вот что-то такое — рок-н-роллы, там, блюзы...При чем такие вот стандарты... Так нет, стандарты в смысле не стандарты стандартные, а вот свои песни, но вот в таких...

СГ: — Стандартных аранжировках

ВА: — Ты не можешь петь такие...

Рада: — Да. Да ну что ты, если бы вы играли, я бы пела. Позы принимать, там, кожу одевать.

ВА: — Вот я и говорю, ты начинаешь с оттягом петь

Рада: — Ну и чего. Я начинаю с оттяга, я же должна оттягиваться.

ВА: — А оттягиваться — это уже не ритм-энд-блюз.

Рада: — Ну, блюзы, в блюзах оттягиваются.

СГ: — Тебе, наверное, внутренней сдержанности не хватает.

Рада: — Странно, на протяжении моей жизни меня попеременно упрекают в отсутствии внутренней сдержанности и в отсутствии внутренней разнузданности. Причем как бы не периодами, а...

СГ: — Они как-то очень эклектически соединяются.

Рада: — Понимаю.

ВА: — ...

Рада: — Мысленная?

ВА: — ...шуньянта

Рада: — Шуньята, балда!

ВА: — Это у тебя шуньята.

СГ: — Как это слово произносится по буквам?

Рада: — Шуньята — пустота. Анчевский ее не умеет произносить. Пустота и пустота! Господь с ней. Потому что надо термины произносить правильно, если ты русский, говори «пустота», чего ты по-тибетски-то называешь.

ВА: — Это не по-тибетски.

Рада: — По-санскритски. Шуньянта, сам ты шуньянта, Зита и Гита, блин, шотландцы.

ВА: — ...спонсор...

Рада: — Сам спонсор. А, на «Радио 101» тут замечательную приколку мне объяснили: что энное количество людей думает, что надпись — это к слову о стилях на самом деле, это я не по дурке — что надпись «Psychodelic Fatum» на компакт диске энное количество радиослушателей воспринимает как название спонсора или, там, спонсорской фирмы. Ну пишут иногда там «Psychodelic Fatum», иногда думают, что это название альбома, иногда, что название группы, иногда, что это вот информация о спонсорах. Таким образом странным написана. Вот. Поэтому в принципе иногда еще то, чем мы все занимаемся, люди называют психоделической музыкой. Что они имеют под этим в виду, я не понимаю, но в принципе мне это определение нравится. Подчеркну в очередной раз, что никакого отношения к наркотикам коллектив не имеет и я в том числе.

СГ: — Давай все-таки вот про блюз. Вот был в твоей жизни случай, когда ты вдруг впервые столкнулась

Рада: — С блюзом?

СГ: — Да, с таким явлением, как блюз.

Рада: — Ну, наверное, был...

СГ: — Тебе понравилось, ты стала его петь, там, очень часто.

Рада: — Честно говоря, не припомню...

СГ: — За что он тебе понравился?

Рада: — Ой, ты знаешь, тут на самом деле чуть-чуть по-другому, то есть человек начинает что-то петь, потом как бы окружающие пытаются это дело клишировать и классифицировать, говорят человеку: вот, наверное, это блюз. С равным успехом, если бы я пела, там, чуть-чуть по-другому и чуть-чуть другие песни, там, сказали бы, что это рэггей. В принципе, все это конечно скорее напоминало городской романс, нежели блюз,ну да ладно.

СГ: — Но ритмика блюза, там, тебя зацепила?

Рада: — Ритмика блюза, ну не знаю, наверное зацепила. В принципе слушать мне это...

СГ: — Ну, не будь так уклончива... Во вред интервью идет.

Рада: — Хорошо, зацепила! Зацепила ритмика блюза.

СГ: — Пожалуйста, искренне о блюзе!

Рада: — Искренне, о блюзе! Вот. Ну, наверное, зацепила, ну, скажем так, это мне ближе, там, чем ритмика, там, рэггуевая. Вот, ближе, там, чем, не знаю, ритмика еще какая-то. Вот. С трип-хопом получилась вообще замечательная история, то есть я очень долго пыталась выяснить, что это такое, мне все долго объясняли, что это очень такая медленная и смурная музыка, в итоге я поняла, что это именно то, чем мы все это время и занимались, очень долго, попеременно...

СГ: — Только аранжировали все не так.

Рада: — Ну да, только мы это делали не на компьютере, а вживую. Вот, а на самом...

СГ: — И напрасно.

Рада: — И напрасно, да, потому что если это делать на компьютере, то это называется трип-хоп, а если это делать вживую, то все на тебя смотрят грустными глазами...

СГ: — И говорят: какая нудятина...

Рада: — Да, какая нудятина, совершенно верно. Вот, поэтому все, как бы, творчество коллектива...

СГ: — Не шурши...

Рада: — Обломись. Э.... Поэтому все творчество коллектива 93, 94, 95 годов, 96 тоже, я думаю, можно смело отнести к направлению трип-хоп. Ну, такой русский трип-хоп, трип-хоп на русской почве, потому что он сыгран не на компьютерах — компьютеров тогда не было, у нас, лично — а вживую, то есть мы играли трип-хоп, но такой своеобразный, русский, от «Рады и Терновника». Вот.

СГ: — Кухонный.

Рада: — Кухонный. О, кстати, отличное определение — кухонный русский трип-хоп, нет — русский кухонный... да, лучше — кухонный русский трип-хоп. Вот. Потом мы стали делать вот, давай так скажу круто: мы стали делать первые версии классической трип-хоповой обработки электронной...

ВА: — Не запутывай...

Рада: — Неважно, Серега — он умный, потом распутает. Вот. И записали уже даже одну композицию в этом стиле.

СГ: — Как называется?

Рада: — Композиция называется «Ты будешь танцевать под этот светлый мир».

СГ: — Такое длинное название?

Рада: — Хорошо, «Ты будешь танцевать».

ВА: — Вообще-то это блюз...

Рада: — Ну в принципе, да, товарищи утверждают, что это блюз, но по моему, блюз и трип-хоп — это, в общем, одно и то же, потому что очень медленный блюз, спетый мною с моими специфическими нудными интонациями, это вполне трип-хоп. Так как я воспринимаю только очень медленные темпы, то все, что я делаю — это по жизни трип-хоп. Несмотря на то, является ли это рэггей, блюзом или еще чем-то. Но иногда, в минуты просветления, я пишу более быстрые композиции, которые трип-хопом не являются и которые сейчас составляют основу нашей новой программы, с саксофонистом Борей Лабковским, вот, там очень много таких веселых композиций, они по две-три минуты, что вообще не характерно для нашего коллектива, это создано в минуты редкого просветления и любви к жизни. О чем это я... Вот. Все же остальное является трип-хопом. То есть либо мы пишем быстрые композиции, и это не трип-хоп, это концертная программа, группы «Рада и Терновник», это психоделическая музыка, такая быстренькая, веселенькая, живенькая, с очень смурными текстами, правда, но при этом живенькая, либо это трип-хоп, все остальное, вне в зависимости от того, сыграно ли это на компьютере или на концерте. Но на компьютере, конечно, непросвещенному российскому слушателю понятнее, что это трип-хоп, для того, чтобы понять на концерте, что это трип-хоп, надо обладать умом и талантом. Понимаешь?

СГ: — Ну да, я тебя понимаю, конечно. Хорошо. Считаешь ли ты себя светским человеком?

Рада: — Не-е-т! Нет. Боже упаси. Я вот человек абсолютно не светский.

СГ: — Светская жизнь — это противоположный тебе полюс.

Рада: — Ну нет, не противоположный, иногда меня очень туда тянет, как бы...

СГ: — В светскую жизнь...

Рада: — Ну, вот как сказать, на вечер, да, на вечер, там, на два, и в основном, в общем, это тоже какие-то меркантильные интересы, типа хочется выпить шампанского, а самой покупать западло. Тогда погружаешься в светскую жизнь, там тебя обязательно кто-нибудь встречает, чем-нибудь поит, развлекает и так далее, и так далее. Вот, но как бы как стиль жизни что-то мне это не интересно, если честно. Скучно.

СГ: — А в чем ты ходишь на светские вечера?

Рада: — В черных джинсах и в черной футболке. Навешиваю, правда, на себя массу разных побрякушек. Типа браслеты, там, колечки, бижутерию, обязательно одну серьгу в ухо, обязательно длинную, обязательно в правое.

СГ: — А что здесь элемент имиджа?

Рада: — Все.

СГ: — Вплоть до черных джинсов?

Рада: — Да, конечно. Ну черное подчеркивает длину ног.

СГ: — А если бы ты просто одевала то, что тебе удобно?

Рада: — Так а это удобно.

СГ: — Может, это тогда уже не элемент имиджа?

Рада: — Ну, понимаешь, если бы я одевала то, что мне удобно, и не обращала внимания на то, являются ли джинсы элементом имиджа или нет, то я бы могла одеть синие или красные, я же этого себе не позволяю. Зеленые тоже не позволяю, только строгие черные джинсы.

СГ: — Черное, серебряное и все? Из оттенков.

Рада: — Из оттенков? Нет, белое еще можно.

СГ: — Куда?

Рада: — Ну, кусочек белой кожи, выглядывающей из-под ворота.

СГ: — А из одежды?

Рада: — Из одежды... Из одежды я, честно говоря, редко белое одеваю — все вспомнили рекламу, все нормально — нет, я не поэтому. Да, нижнее белье я тоже предпочитаю черное. Вот, Из одежды я белое ношу только не на светские вечеринки и скорее, летом. Там, не знаю, белые майки какие-то, блузки. Вот, а так в основном черное. В общем-то, не потому, что это как-то принципиально из идейных соображений, просто мне кажется, что мне этот цвет идет. Опять же, стройнит, сам понимаешь.

СГ: — А в целом это носит скорее монашеский или скорее эротический оттенок?

Рада: — Во-первых, скорее эротический, во-вторых, с монахами, с ними стремно — они в некоторых странах носят, как мы все знаем, ярко-оранжевые одеяния, на Востоке, в некоторых странах они носят белые, в некоторых — цветные, так что какое тут монашество. Знаешь, запутаешься, если захочешь одеваться как монах, сначала придется определяться с вероисповеданием, это уже сложно, потом со шмотками — ну байда полная. Вот, так что это носит скорее вот такой... я так себя чувствую более классно.

СГ: — Когда шла чеченская война, ты гнала от себя мысль о ней или через себя как-то пропускала?

Рада: — Да нет, я даже в «МК» прогнала телегу, что мне противно жить в стране, в которой принимаются такие решения, которая вот занимается такими войнами. «МК» даже напечатала. Вот, действительно было очень противно жить в такой стране. В общем, это и сейчас противно, но просто вот я как бы отдаю себе отчет в том, что страна ни в чем не виновата. Страна-то причем.

СГ: — Ты могла бы отсюда уехать, или это совершенно исключено?

Рада: — Ой, боюсь, что совершенно исключено.

ВА: — ...

Рада: — Да, во-первых, денег нет, как мне подсказали.

СГ: — А если б дали?

Рада: — Ой, на самом деле, как сказать, я могла бы отсюда уехать достаточно во взрослом возрасте, когда бы уже точно перестала заниматься музыкой, ну не знаю, там, лет в пятьдесят-шестьдесят, что ли, если не в семьдесят. Вот, и уехать куда-то в какие-то странные места, на какие-нибудь острова. В теплый климат, вот, куда-то на Восток. Но не в Непал, куда все ездят, начиная от БГ и заканчивая Укупником. А что-нибудь все-таки более отдаленное и более уединенное.

СГ: — Типа чо?

Рада: — А хрен его знает, я никогда не задумывалась, какая-нибудь Бенгалия, там, я не знаю, что-то такое.

СГ: — К тиграм.

Рада: — Какие-то там еще острова были, замечательные.

СГ: — Бенгалия — непонятно, насколько она отдаленнее Непала.

Рада: — Ну, туда по крайней мере не стекаются в таком количестве культовые фигуры российской рок-музыки. Вот. Нет, ну действительно, какие-то странные острова, небольшие, говорят, в Греции есть какие-то такие мелкие островочки. Где там стоит один домик, типа, на весь остров. Вот чего-то такое. И ездить на катерочке раз в месяц за продуктами. За какими-нибудь. Вот, что-то такое в принципе для меня реально и возможно. Ну, не реально, но реально по внутреннему состоянию моему. Возможно по внутреннему состоянию. Вот. А как-то вот срывать, там, на Запад — это как-то очень пошло по-моему. И по-моему, на самом деле очень скучно. То есть вот это погружение в какую-то совершенно несвойственную для меня атмосферу, там, выживания, борьбы за свое место в этом мире, там, есть у меня здесь место в этом мире, зачем искать другое.

СГ: — Ты вообще думаешь о логике своего жизненного пути?

Рада: — М-м, Боже упаси. Знаешь...

СГ: — А иногда вдруг само не накатывает? Ощущение.

Рада: — Ну как, оно во мне всегда есть, что я занимаюсь тем, чем надо, и в общем и хорошо, что я этим занимаюсь. Вот.

СГ: — А более глубокие мысли не накатывают?

Рада: — Это как? Знаешь, я себя иногда вот, разговаривая с тобой, чувствую новым русским, который просто сидит и ни хрена не понимает. Ну он живет там, типа, бабки зарабатывает, с бабами трахается, а его там спрашивают о логике жизненного пути. У меня сейчас ощущение примерно такое же. Я там хожу, песни пою, на репетиции хожу, а меня, там — какая логика, да какая логика — да нет никакой логики! Ну накатывает, ну что-то накатывает, я, знаешь, к таким накатам привыкла относиться как к неизбежной шизофрении жизни. У каждого человека есть, там, некая шизофрения в мозгах, там, она проявляется тем или иным способом. Иногда человек, там, нажирается,а иногда человек начинает думать о своем высоком предназначении, абсолютно адекватные вещи. Вернее, не адекватные, а абсолютно как бы равнозначные. И то шизня, и то шизня. Заниматься чем-то и чувствовать, что все нормально — это не шизня.

СГ: — Ну а как вот наблюдать этот путь, то что принято называть — с перспективы птичьего полета?

Рада: — Ну, кому надо, тот пусть и наблюдает, мне это глубоко неинтересно.

СГ: — Принципиально неинтересно?

Рада: — Нет, действительно, кстати, принципиально неинтересно, меня вообще... ну потом, знаешь, тоже шизофрения — наблюдать свой путь с высоты птичьего полета. Если у меня будет высота птичьего полета, я лучше буду наблюдать что-нибудь более интересное. Знаешь, есть более захватывающее зрелище, чем наблюдать собственное копошение на этом, на ограниченном клочке территории.

СГ: — А любопытства нет к нему? Легкого, человеческого.

Рада: — Знаешь, у меня легкое человеческое любопытство к каким-то совершенно другим вещам...

СГ: — Всем, кроме себя.

Рада: — Да, я бы скорее на что-нибудь другое посмотрела с высоты птичьего полета, я честно говоря не знаю, на что, но на что-то более отдаленное, более непонятное...

СГ: — Ну например?

Рада: — Ну, не знаю.

СГ: — Что у тебя сейчас вызывает интерес? Какой-либо.

Рада: — У меня сейчас вызывает интерес какой-либо... взаимоотношения буддизма и христианства. У меня вызывает немалый интерес и до сих пор не могу в этом разобраться. Вот на это я бы с удовольствием посмотрела с высоты птичьего полета, хотя в общем я и так понимаю, в чем тут собака зарыта, но вот ясности еще в голове нет. Вот. Ну не знаю, я с высоты птичьего полета посмотрела бы на что-то вот действительно, как сказать, очень абстрактное. Вот мне интересно было бы посмотреть, там, на логику, действительно, войн, там, землетрясений, наводнений. С высоты птичьего полета и понять, есть ли она. Или все это так, Божественная шутка. Действительно любопытно, вот тут мое человеческое любопытство взыграло бы, думаю, по полной. Вот, интересно было бы понять, там, не знаю, логику вот того, что вообще сейчас происходит в связи с концом тысячелетия, там, логику человеческой шизофрении, связанной с концом тысячелетия, опять же, в чем она и вообще, почему эта шизня началась, и вообще что такое конец тысячелетия и не накручиваем ли мы сами всю эту шизню на себя. И интересно вообще, хлопнется она в итоге или не хлопнется, потому что накрутили уже так достаточно много, уже есть чему взорваться, уже, там, есть некий нарыв, который вполне может грохнуть, вот. На все... на такие вещи я бы так с большим удовольствием поглядела, и в них бы разобралась, потому что вот как бы с моей позиции это практически невозможно, ну пока невозможно, скажем так. Вот. А чуть-чуть выше было бы безумно интересно. Вот. То есть действительно есть просто много каких-то мифов, которые люди создают, и как-то посмотреть вот именно на эти мифы. То есть понятно, что они мифы, но понять логику их возникновения, на что они влияют, влияют ли они на что-то, почему одни мифы сменяются другими мифами, как все это происходит. Вот. Опять же интересно, была ли Атлантида, или это выдумка.

СГ: — Действительно ли там все умерли от СПИДа?

Рада: — А?

СГ: — Действительно ли там все умерли от СПИДа?

Рада: — Ну, типа того. Да, вот СПИД, опять же, что это такое.

СГ: — Диаманда Галас увлекалась этой темой.

Рада: — Да она как-то не с того края ей увлекалась. Потом, чего этой темой увлекаться, как бы, можно разрабатывать лекарства, можно, там, действительно, попытаться посмотреть с какой-то вот очень отдаленной точки зрения, но это почти невозможно. А увлекаться-то чем?

СГ: — Тебя в себе что-нибудь раздражает или ты стараешься так о себе не думать?

Рада: — В себе?

СГ: — Да.

Рада: — Крайняя неряшливость. Раздражает, саму меня причем. И крайняя необязательность. По отношению к другим людям и к себе самой. Раздражает причем иногда до визга просто.

СГ: — А необязательность к себе тебя к чему приводит, например?

Рада: — Ну, потому что я иногда в общем понимаю, что я могу совершить ряд действий, абсолютно, там, небесполезных для... для меня, для группы, для других людей, и просто их не совершаю, там, ну в силу того что не хочется. Причем не хочется не то что вот как-то вот так глубоко внутренне, там, в душе не хочется, а ну просто вот неохота из-под одеяла вылезать. Там, хочется поваляться еще час и из-за этого какая-то стрелка отменяется, типа, причем иногда важная. Вот, вот такая необязательность меня в себе самой, там, сильно бесит. Пытаюсь с ней иногда бороться, так, с переменным успехом. (останавливали кассету)

СГ: — Повторно можешь изложить?

Рада: — Что, попугай, что ли?

СГ: — Нет, сказала Рада, мне кажется, что у меня в жизни не было истории...

Рада: — Понятно. Ну, действительно же так. Как-то все так гладко проистекало, всю дорогу. Так что даже противно. Я не сидела в тюрьме, я не слезала с наркотиков и на них не подсаживалась. Как-то вот все так, очень банально. Училась в школе, в институте, играла, там, пела песни в группе. Ну и что.

СГ: — Не голодала?

Рада: — Смотря что называть голоданием. Для некоторых людей то, как я сейчас живу, это, там, не знаю, предел.

СГ: — Обнищания.

Рада: — А мне это нормально. То есть для меня, в общем, ну, не то чтобы нормально, вот, за день выпивать чашку кофе и, там, съедать два бутерброда... ну не то чтобы это хорошо, не то чтобы это нормально, но это как-то не вызывает у меня каких-то эмоций. Ну, на следующий день я, там, могу обед сделать. Появляются деньги внезапно, идешь, там, покупаешь еду, там, ешь...

СГ: — В общем, на еду тебе не всегда хватает.

Рада: — А кому хватает, всегда на еду, я что-то таких людей мало знаю. Вот, не хватает не потому, на какие-то вещи, там, для музыки, для группы, либо на еду, тут приходится выбирать. Вот, ну понимаешь, все зависит от того, как к этому относиться: если относишься спокойно, то почему-то вот... тьфу-тьфу-тьфу, конечно, чтобы не сглазить, но почему-то не возникает ни гастритов, ни язв желудка, хотя, я думаю, у любого другого человека при моем образе жизни, там, просто была бы уже полная клиническая картина. Если бы человек еще был жив, я бы удивилась. Но при этом не надо вот относиться с истерикой к своему состоянию: ах, все, у меня, там, пустой холодильник! Пойти повеситься. Ну тут понятно, что помереть можно, действительно. Вот, если относиться спокойно, то как-то действительно все нормально, все спокойно. И как-то вот жизнь — она сама начинает выручать из любых ситуаций, ну, почти из любых, то есть скажем так, каких-то уж совсем крайняков не бывает. Что уж когда совсем, там, хреново, типа вот сидишь, думаешь: блин, денег нет, фигня какая — кто-нибудь звонит, зовет на день рождения, думаешь: во класс какой. И как-то... а потом и деньги появляются не пойми откуда. То есть все, все от отношения зависит, от своего. Ну вот. А есть люди, которые, понимаешь, там, могут сами себе заработать все что угодно, начиная от астмы и заканчивая, там, тяжелым нервным истощением, только от того, что не могут понять, куда бы им, там, трудовую книжку положить. И думая о том, что потом они не будут получать пенсию, они вот в данный момент просто себя гробят на корню и действительно доходят до всех возможных болезней в этом мире. Зачем так жить.

СГ: — Часто ты людям делаешь что-нибудь хорошее не песнями, а реальными жизненными действиями?

Рада: — Не знаю, честно говоря, я не замечаю. Ну, делаю, наверное. Ну как-то... Я, наверное, не могу привести таких случаев. Если я их начну приводить, то это будет уже опошление всего того, что я вообще делаю.

СГ: — Но тебе кажется, что они бывают довольно часто?

Рада: — Не знаю, действительно не знаю. Мне кажется, что я все-таки пытаюсь делать что-то хорошее, как это люди воспринимают, насколько это действительно им нужно бывает, черт его знает, не знаю. Иногда ведь что-то делаешь, думаешь, что это человеку нужно, потом выясняется, что вот лучше ты бы этого не делала... тоже случается. Вот, ну, но это тоже очень в общем банальная, известная вещь, что если ты сделал кому-то что-то хорошее, а потом об этом вспомнил и еще не дай Бог кому-то рассказал, то лучше бы ты этого не делал, потому что сделал ты тогда хорошее не этому человеку, а просто себе, и даже не хорошее, а просто вот потешил лишний раз сам себя тем, какой ты классный.

СГ: — Кого бы тебе хотелось облаять?

Рада: — Не знаю, мне наверное очень многих хотелось бы облаять, поэтому список будет длинный...

СГ: — Ну тех, кого реже всего облаивают.

Рада: — Реже всего облаивают, ну сейчас, к счастью, облаивают почти всех, вот. Ты знаешь, облаивать, там, поп-сцену как-то уже банально стало, честно говоря, все ее облаивают, все понимают, что это не сильно хорошо. Вот. Поэтому хочется иногда пооблаивать наших русских рокеров. Это более приятное занятие. Вот. А их, как правило, я очень люблю облаивать по одному банальному поводу, что люди, как сказать, берут на себя некое обязательство по отношению к публике, то есть они говорят, что мы не попса, мы, блин, вот рок-музыка. Рок-музыка — это некое понятие то есть, ну можно сказать, термин, который несет, там, за собой энное количество значений, ну подразумеваются, там, какие-то качества, там, истинность, искренность, там, не знаю, честность, там, то что вот человек себя, там, как-то вот тратит в этой музыке. Ну вот сразу, там, нетленные фигуры, там, Джима Моррисона, там, Дженнис Джоплин, и так далее, и так далее. Вот. На поверку оказывается то, что человек выходит на сцену и себя вот, там, просто не растрачивает. Ничего нового не говорит, может быть, он и искренен, но, как бы, искренность эта его никому на хрен не нужна. Потому что сказать ему по большому счету нечего, он поет то же самое, что поет, там, Лика Стар. Или там Наташа Ветлицкая. Но просто в другой аранжировке. Почему-то это называется роком. Почему, непонятно. То есть вот для меня, там, не знаю, СерьГа пример явления такого плана, как правило. Энное количество там, не знаю, Чижа — это совершенно такого плана явление. При этом и у того, и у другого есть какие-то вещи клевые достаточно, есть что-то приятное, но, как сказать, по сравнению, там, с тем, что... на что они претендуют, с той ролью, которую люди все-таки на себя пытаются взять, даже не пытаются взять, а просто той ролью, которой они называют себя, это очень жалкие потуги. Вот, поэтому когда такие вещи происходят с тем, что называется русской рок-музыкой, это очень печально. Причем вот то, что я сейчас назвала, там, я назвала Чижа и СерьГу, не потому, что они самые плохие, они хорошие на самом деле, просто это как бы имена, которые могут, там, людям что-то сказать, то есть читателю, там, что-то они скажут, да?

СГ: — Что ж в СерьГе-то хорошего?

Рада: — Не, у него есть неплохие вещи, действительно, как бы не запоминала, но у меня было несколько раз от него ощущение каких-то достаточно приятных вещей. Нет, ну я как бы не к тому, но вот он... ладно, там, СерьГа, он за это деньги в конце концов получает...

СГ: — Что ж это были за вещи такие, я бы дорого дал чтобы знать от тебя поименно...

Рада: — Да я, думаешь, запоминаю.

ВА: — Она не о вещах говорит, а о посыле.

Рада: — Ну да, иногда, на самом деле, это приятно.

СГ: — Иногда у него бывает приятный посыл? Тоже очень интересно.... Хотелось бы поконкретней, в каких же случаях?

Рада: — Я не запоминаю, честно говоря, названия композиций, это для меня слишком круто. Слишком много чести для СерьГи. Вот. Но при этом все равно, понимаешь, как бы он на себя вешает, что я, блин, рок-н-ролл, у него за спиной автоматом появляются фигуры, там, всех вышеназванных, там, Пэйджа, Планта, там, Моррисона и так далее...

СГ: — По мне так кроме этого у него вообще ничего нет, ну да ладно...

Рада: — ...и приехали. Это, в общем, обман.

СГ: — Видишь, как ты хорошо относишься к людям, к рок-музыкантам, находишь там что-то, всякие...

Рада: — Иногда. Вот, то есть люди...

СГ: — Я-то считал себя плюралистом, оказывается вот плюралисты где скрытые сидят...

Рада: — Истинные, конечно. Вот, то есть это получается такой, на самом деле, конкретный обман людей, и людей просто становится жалко, потому что им говорят, что это рок, что это, там, туда-сюда, и люди просто вот привыкают думать, что рок — это СерьГа, к примеру. И все, то есть происходит обман. Это все равно что человеку сказать, что проститутка — это любовь. И человек на всю жизнь уходит с ощущением, что то, что он получил в борделе, — это и называется любовью. Мягко говоря, он ошибается. Ну, конечно, в борделе тоже можно встретить настоящую любовь, но вот мы не будем говорить об исключениях. Мы говорим о том случае, когда человек трахнулся с проституткой, там, не знаю, за два рубля, ему сказали, что именно это называется настоящими чувствами, и человек потом всю жизнь так и думает. То, что происходит сейчас вот с русским роком, на мой взгляд носит именно такую направленность.

СГ: — Ну, есть еще и другая крайность — бывает, что настоящая любовь мешает сексом заниматься?

Рада: — Да? Как интересно, ты мне открываешь горизонты. Надо же. Я подумаю об этом на досуге. Хм, как интересно... Ладно, я потом подумаю.

СГ: — Может ты с этим не сталкивалась в жизни, но сталкивалась в искусстве?

Рада: — В искусстве? Настоящая любовь мешает заниматься сексом? Ха. В искусстве я сексом не занимаюсь, в искусстве я занимаюсь любовью. Вот.

СГ: — А сексом она тебе в искусстве не мешает заниматься?

Рада: — Кто, любовь?

СГ: — Да.

Рада: — Да в общем нет. Нормально. Просто надо не так часто позволять себе это удовольствие. Тогда все будет хорошо, просто замечательно. Вот, а кстати, о СерьГе-то, о наших баранах — на самом деле хреново-то то, что вот как бы молодая поросль, которая сейчас вот вылезает, она почему-то взяла себе за образец вот именно не то, что называлось, там, Джимом Моррисоном и, там, не знаю, Лед Зеппелином и там еще чем-то, а вот именно вот рок образца СерьГи...

СГ: — И Бон Джови

Рада: — Ну да, в общем, херню всякую, и вот сейчас там нормально плодятся русские рокеры, которые там поют на английском, херово, идиотские тексты, встают в какие-то странные позы, плохими голосами, при этом как правило хорошо играют, что самое смешное. То есть техника у людей нормальная, но как бы вот изначально какой-то посыл, вот, нужный, он там давно утрачен, давно про него все забыли, но по инерции это явление продолжают называть роком, почему — непонятно, откуда эта инерция катит — для меня большая загадка просто. Я просто не врубаюсь, почему это явление называют рок-музыкой. Кто-то сказал, до сих пор не опровергли. Вот, тут уже вот чисто, тут даже секса нет, тут уже действительно, такая вялая проститутка, лежащая раздвинув ноги, какой тут секс.

СГ: — Пьянство тебя никогда не приводило к озарениям?

Рада: — Нет, никогда. К сожалению. В общем, на самом деле это было бы проще.

СГ: — Почему к сожалению?

Рада: — Ну понимаешь, это было бы проще: то есть у меня был бы такой, как сказать, движок некий. Там выпил, зажрал бутылку водки — у тебя озарение, очень просто на самом деле, то есть это как на кнопку нажать. А тут вот понимаешь, надо с самой собой как-то в общем надо плюхаться, находить какие-то свои ходы, вместо того, чтобы использовать такие приятные и всем известные ходы, как пьянство.

СГ: — Свои ходы — это например что?

Рада: — Ну, это мои творческие тайны. Это моя маленькая тайна.

СГ: — Неужели об этом действительно нельзя говорить?

Рада: — Конечно, нельзя. Знаешь, прикосновение к чуду подобно пыльце на крыльях бабочки — какая-то цитата не помню из кого. Притронулся — осыпалась. Вот тут то же самое. Знаешь, есть какие-то все-таки сакральные вещи, которые если разбазариваешь, то вот ек, потом с тобой они не работают, может, с кем-то другим сработают, с тобой-то уже не сработают, скорее всего и ни с кем другим уже не сработают. Такие одноразовые штуки. Пока не сказал, работают. Шприц же тоже одноразовый — раскупорил один раз оболочку, и все, потом ты его в общем по определению выкидываешь.

СГ: — Бывает, что написав какую-то свою песню, тебе становится жить тяжелее?

Рада: — Бывает, но ненадолго. Или ненадолго — не помню, как ударение. Конечно, бывает, естественно.

СГ: — Можешь такие песни назвать?

Рада: — Да, естественно. «Город Лефти», однозначно совершенно, был большой депрессняк по этому поводу, «Не уходи», даже я не помню, после чего, я не помню, кстати, не то после ее написания, не то после ее, там, уже пения какое-то время. Но это как бы проходит через какое-то время.

СГ: — А чтобы постоянно песня мешала жить — с тобой такое бывает?

Рада: — Нет... нет, но это же связано все же с неким периодом жизненным. Даже не жизненным, а каким-то внутренним периодом, то есть внутри что-то прокатилось, прокачалось, и нормально. Вот, просто песня пишется на этом как правило, на пике этого периода внутреннего, то есть ну действительно вот как нарыв какой-то назревает, вот он так лопается, а потом долго еще выходит, там, заживает, ранка заживает.

СГ: — А если она какую-то доминанту в тебе выражает?

Рада: — Ой, в человеке так много доминант, что...знаешь угребаться можно выражать.

СГ: — Ну, константу, скорее.

Рада: — Я не ощущаю, что во мне есть что-то постоянное. То есть на самом деле, конечно, есть, но как бы оно настолько глубоко, и если его выразить, то знаешь, после этого можно либо стать пророком, либо просто помереть. Человек, который может выразить вот свое постоянное, там, что-то, самую глубину себя — это человек, который может выразить Бога, потому что в глубине человека — Бог. И чего дальше? Либо ты пророк, либо ты помираешь. До пророка мне как-то вот слабо, помирать не хочется.

СГ: — Что-то противоположного себе никогда не выражаешь?

Рада: — Из противоположного себе? Да как-то незачем. Смысла нет. Желания нет.

СГ: — А если так срастается?

Рада: — А так не срастается.

СГ: — А ты уверена?

Рада: — Я? Ну, в общем, да. На сегодняшний момент да. Как дальше жизнь повернет — черт его знает.

СГ: — А раньше?

Рада: — Раньше, да, раньше у меня были совершенно жесткие какие-то приступы не-себя, очень смешное, кстати, ощущение, что вот смотришь на себя просто со стороны, то есть как-то вот одновременно находишься в двух прямо противоположных состояниях. Жутко странно, очень неприятно и потом чувствуешь дикое опустошение. Как будто вот просто наизнанку вывернулась. Опять же выяснилось, что...

СГ: — Как будто что?

Рада: — Как будто наизнанку выворачивает, знаешь, перчатку так вывернули наизнанку. Выяснилось, что это тоже какая-то постоянная такая фишка, у наших. Наши этим страдают. Обычно, кстати, большая часть уже пережила этот период, некоторые до сих пор, правда, зависают. Ну, это, там, с возрастом связано, кто помоложе, еще вот виснет в этом периоде. Смотрят на себя иногда со стороны и просто фигеют, ничего не понимают. Вот, у меня это кажется так, тьфу-тьфу-тьфу, вроде прошло, но может, это прошла, там, как сказать, одна волна, может, еще, там, нахлынут, Бог его знает, неясно. Не хотелось бы. Вот.

СГ: — С какими людьми ты записала эту трип-хоповую композицию?

Рада: — Не скажу.

СГ: — А альбом трип-хоповый ты будешь записывать?

Рада: — Да, обязательно.

СГ: — С другими людьми?

Рада: — Как фишка ляжет. Жизнь — она непредсказуема. Я сейчас на самом деле просто вот буду общаться с очень многими музыкантами, абсолютно разными, и скорее всего просто многие из них будут принимать участие в записях определенных композиций. То есть не будет музыкантов определенных, которые вот будут писать от начала и до конца весь альбом. То есть на определенную композицию я буду просить, там, помощи вот определенных людей. Не как вот аранжировщиков, а именно как музыкантов.

СГ: — Общаясь со структурами музыкального бизнеса, какие ты испытывала чувства?

Рада: — Глубокого сожаления. Все такие замороченные.

СГ: — Приятных воспоминаний у тебя не осталось?

Рада: — Каких?

СГ: — Приятных.

Рада: — Приятных... Ну если это были приятные воспоминания, это был уже не шоу-бизнес.

СГ: — Вот такие фирмы, как «Солид рекордс» и «Триарий» — это для тебя шоу-бизнес или что?

Рада: — Ну вот «Солид рекордс» — это в общем не очень шоу-бизнес, не очень шоу, не очень бизнес, поэтому от Андрюши Гаврилова у меня остались исключительно приятные воспоминания, и до сих пор они есть, то есть до сих пор это человек, которому можно позвонить, и с ним безумно приятно общаться, совершенно на какие-то левые темы, рассказывать друг другу анекдоты, причем в тему, анекдоты хорошие. Вот, с «Триарием» там отношения были более в сфере шоу-бизнеса, поэтому было много неприятных впечатлений. Хотя опять же сам по себе вот чисто по-человечески Саша Мнацаканов такой вот он симпатичный, милый. Но обсуждение деловых вопросов просто вот, оно вызывало чувство глубокого сожаления. И нежелание больше в это ввязываться, если честно. Вот, хотя понятно, что приходится ввязываться, и придется, там, и не раз, и так далее, и так далее. Вот, на самом... я просто проще стала ко всему относиться: ну смотришь на человека, понимаешь, что, вот, на твой взгляд он несет полную околесицу, если раньше ты как-то вот на это зарубался, то сейчас уже думаешь: ну и ладно, складется — складется, не складется — не складется. Нормально.

СГ: — Себя, включенную в структуру шоу-бизнеса, считаешь его частью или издевательством над ним?

Рада: — Я себя не считаю включенной в структуру шоу-бизнеса, никоим образом. Если только по случайности и чисто вот, как сказать, прилепленной сверху.

СГ: — Ну как, тебя разменивают, продают.

Рада: — Да как кого-то можно разменивать или продавать?

СГ: — На носителях.

Рада: — На носителях, на каких носителях?

СГ: — На которых ты выходишь.

Рада: — Куда выхожу?

СГ: — В свет.

Рада: — В свет... Я не люблю светскую жизнь, об этом мы по-моему уже говорили.

СГ: — Зачем же ты выходишь в свет на аудионосителях?

Рада: — На аудионосителях? Какая прелесть. Ой, наверное, потому что иногда некоторым хорошим людям хочется послушать музыку и лениво идти на концерт. Вот, зачем мне напрягать этих хороших людей, пускай они послушают хорошую музыку не выходя из дома.

СГ: — Но вместе с ними ты попадаешь в широкую сферу торговых отношений.

Рада: — Ты знаешь, на самом деле по-моему это какое-то распространенное заблуждение, что человек куда-то попадает или как-то попадает.

СГ: — Ну продукт его творчества попадает.

Рада: — Ну продукт его творчества — это уже не человек.

СГ: — Ну вот я имел в виду в данном случае продукт творчества хотя бы в проекции.

Рада: — Пускай продукт моего творчества, ради Бога, да пожалуйста, пускай попадает, куда хочет, это его личное дело.

СГ: — Продукта?

Рада: — Конечно. Как хочет, так и живет, я-то тут при чем? Мне это как-то уже... ну не то чтобы неинтересно, нет, мне это интересно, мне это даже так вот в кайф иногда, иногда забавно, иногда неприятно, то есть я испытываю, там, какие-то эмоции, но в общем, не очень значимые. Ну живет он и живет, в общем, как сказать, я знаю, что есть некоторое количество людей, которым было бы приятно это услышать, если до них это доходит, я радуюсь. В общем так как эти люди иногда живут не в Москве, а у черта на куличках, там, в каких-то странных очень далеких городах, то, конечно, хочется, чтобы до них все равно это как-то доходило. Поэтому лучше, когда вот выходят, там, компакт диски, выходят кассеты. Потому что иначе, ну как, если я лично буду записывать кассету и отправлять неизвестному Васе в Ижевск, просто это сложно, сложно Васю вычислить. А так до него вот как бы с большей вероятностью это дойдет. Это нормально.

СГ: — Знаком... Птфу... Знакомство с Толкиеном стало событием в твоей жизни?

Рада: — Нет.

СГ: — А чем?

Рада: — Да ничем, я на самом деле много фантастики читаю. У меня были совершенно другие события в моей жизни, если говорить о книжках. Вот там, не знаю, событием в моей жизни стало знакомство вот с очень немногими книгами, причем все почему-то в последнее время. Как ни странно, это такая модная книжка Милорада Павича «Хазарский словарь».

СГ: — Как его зовут?

Рада: — Милорад Павич, «Хазарский словарь».

СГ: — А... Слышал... Не читал. Да...

Рада: — Вот. До этого я совершенно офигела от Мережковского, от некоторых его вещей, вот в том числе от книжки под названием «Испанские мистики» — там несколько эссе собрано под одной обложкой. Вот. Но это вот последнее просто, до этого я, честно говоря, не помню, что так на меня сильно стукало. Вот, а Толкиен — ну как бы он был воспринят в одном ряду с хорошей фантастикой. Там, типа Брэдбери, ну как вот, Брэдбери — тоже, там, ну в каком то смысле было событие такое, «Солярис» когда я вот в школе прочитала, там, тоже в каком-то смысле было событие. Ну, как-то вот такого плана.

СГ: — А что-нибудь из фэнтези пересекается с твоей системой мироощущения?

Рада: — С моей системой мироощущения? Вот как ни странно, перечитала сейчас трилогию... по-моему это называется Майкл Муркок, он не сильно известный писатель, там чего-то: «Чужая земля» и еще что-то, как я знаю, у него не сильно много вещей, и вот какая-то его трилогия. Там знаешь, там как-то очень классно, там... А, одна из вещей называется «Танцы на краю... на краю... конца времени», по-моему. Или «Танцы в конце времени», там как-то так странно называется. Вот само ощущение танца на краю... «Танцы на краю времени», точно. Танцы на краю времени — очень актуальное и очень такое красивое ощущение, а во-вторых, там все герои, они живут исполнением любых своих иллюзий, любых своих фантазий и мечтаний в любой момент, они меняют внешность, они меняют окружающую действительность, то есть это мир, в котором нет ничего постоянного, все видоизменяется в любую секунду. Они могут покончить жизнь самоубийством — их воскресят их друзья, и так далее. Вот. А самый кайф в том, что у них естественно при этом нет таких понятий, как мораль, чувство вины, то есть там главный герой очень долго долбался с тем, что такое вина и чувство вины. Вот это какое-то такое очень славное ощущение жизни. При этом они какие-то вот такие романтики классные. Вот, такая любовная история. Вот, ну, не знаю, это ощущение можно было бы выловить в общем-то из других каких-то фишек, иногда очень знакомое ощущение у этого самого... от Ходасевича возникает, тоже какое-то совершенно родное. Читаешь какое-нибудь стихотворение, думаешь: е-мое, просто вот в ноляк. «Перешагни, перескочи» — вот это известное — «перелети, пере- что хочешь, но вырвись камнем из пращи, звездой, распахнутой в ночи, сам потерял — теперь ищи, Бог знает что, себе бормочешь, ища пенсне или ключи». Совершенно вот в ноль. То есть вот ощущение, там, жизни совпадает до идиотизма. Вот, ну неинтересно,как бы неважно, откуда ты снимаешь сходные ощущения. Вот как бы пополам, можно из книжки из умной, можно из фантастики. Все равно.